Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-66845 от 15 августа 2016 г. выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор).

Готовя материалы к грядущему юбилею грандиозного сражения, мы не могли оставить в стороне воспоминания очевидцев о том, с какой легкостью фашисты обрывали жизни самых беззащитных - детей, какую стойкость и мужество демонстрировали юные невольные участники самой кровопролитной битвы…

После окончания Сталинградской битвы в городе оставались 9796 мирных жителей, в том числе 994 ребенка. Только представьте, что пережили эти ребята!

Все истории взяты из сборника «Бессмертный Сталинград», подготовленного к 75-летию победы в Сталинградской битве.

Фаина Николаевна ЖАЛЬНИНА, учитель истории школы № 35 г. Волгограда:

«Я родилась в 1937 году в Сталинграде. Мой папа работал на заводе «Красный Октябрь» в военном цехе № 1. Поэтому на фронт его не взяли, у него была бронь. В разрушаемом городе, трясясь от страха, мы прожили до 11 ноября 1942 года. В этот день немцы и полицаи начали выгонять всех уцелевших жителей из подвалов и убежищ. Нас согнали в толпу, повели пешком в Калач. Думали, что повезут в Германию… Но мы доехали по железной дороге до станицы Морозовской Ростовской области, а дальше дорога была разбомблена в ходе начавшегося 19 ноября контрнаступления Красной Армии, о котором мы не знали. Несколько дней нас держали в вагонах, потом отвезли в соседний хутор Грузиновский, где разместили в домах местных жителей. Мужчин стали гонять на рытье противотанковых рвов. Прожили мы там недолго… 28 декабря немцы снова выгнали всех на улицу. Стоял крик и плач. Всю толпу погнали к заброшенному колодцу за хутор. Женщин отделили от мужчин и мальчиков старше 12 лет. Никто не знал, что сейчас произойдет. Автоматчики окружили колодец, мужчин и подростков построили в колонну и велели идти к колодцу. В толпе женщин поднялся вой. Вот выстрелом в висок убит один, другой… Все падали прямо в колодец. У одного мужчины на руках был сынок лет 3-4. Он умолял офицера о пощаде. Но тот не дрогнул, сам застрелил сначала малыша, а потом и мужчину… А вот как убили моего отца, я не видела. Дернулась к нему, закричала. Но какая-то женщина успела подхватить, закрыла мне рот своим платком и велела молчать, чтобы и меня не убили. Расстрел шел весь день, привозили людей и с других хуторов. Тогда мы еще не знали, что это была такая изощренная месть за действия партизан.

В 1982 году я приехала сюда со своими детьми. Нам показали братскую могилу, на ней табличка о том, что здесь похоронены местные мужчины, подростки и сталинградские беженцы. Всего 286 человек. Отдельно от большой ухоженной могилы был маленький холмик – значит, помнили о том, что здесь был расстрелян и маленький мальчик».

Борис УСАЧЕВ, в ту пору 5-летний мальчишка:

«Мы с матерью ушли из нашего разрушенного дома. Ей предстояло скоро рожать и я понимал, что должен помогать во всем. Мы ночевали под открытым небом, старался найти солому, чтобы маме было легче лежать на подмерзшей земле. Собирал колосья, кукурузные початки. Прежде чем мы нашли хоть какую-то крышу над головой – это был холодный сарай в каком-то хуторе, прошли больше 200 километров. Там и появилась на свет моя сестренка. Я спускался к замерзшей реке, чтобы натаскать воды, бродил по окрестностям, стараясь насобирать дров, чтобы хоть немного отопить сарайчик».

Анатолию СТОЛПОВСКОМУ, десятилетнему парнишке, удалось помочь советским артиллеристам:

«Я часто отлучался из нашего подземного убежища, чтобы добыть еду для матери и младших детей. Но она не знала, что под огнем я ползаю и в соседний подвал, где расположился артиллерийский командный пункт. Однажды на моих глазах погибли два связиста, пытавшиеся восстановить телефонные провода и передать сведения. Тогда я, надев маскхалат и зафиксировав в памяти расположение наступавших фашистов, сам пополз к оборванным проводам и закрепил их. Вскоре раздались взрывы - это мои знакомые артиллеристы получили информацию и отбили вражескую атаку. Капитан передал моей матери самую ценную награду - две буханки хлеба и консервы. А меня позднее отметили медалью «За оборону Сталинграда», с ней я и пошел в четвертый класс».

Галина КРЫЖАНОВСКАЯ:

«Мне не было и пяти лет, но я уже понимала, что такое война, что такое опасность. Я лежала больная, с высокой температурой, а в нашем доме хозяйничали немцы. Один из них, совсем молодой, начал куражиться надо мной, поднося нож к ушам, носу, глаза, грозя, что отрежет их, если буду кашлять или плакать. И я терпела, терпела, не смея проронить слезинки, хотя мне было так больно, так страшно! Нам нечего было есть, кожа у меня лопалась и гнила, ноги распухли. Моя смелая мамочка по ночам выползала из дома, добиралась до помойной ямы и искала в очистках и огрызках хоть что-то, чем можно было нас покормить. Когда немцев прогнали и меня впервые искупали, в моих волосах была широкая белая полоса. Так с пяти лет я и ходила с сединой».

Мария МАТВЕЕВА, медсестра:

«Как-то вечером я пробиралась по развалинам «Красного Октября» на левый фланг роты. Слышу плач ребенка. Громкий такой, что его не заглушала даже стрельба. Бегу на крик и вижу малыша на руках у женщины, которую убило рухнувшей балкой. С трудом я забрала ребенка из ее последних объятий. Бросилась в подвал, где, знала, прячутся несколько женщин. Но они не хотели забирать младенца – у самих ни еды, ни воды. Как живут, уму непостижимо. Одна немолодая уже женщина все-таки протянула руки, сказала, что как-нибудь выдюжат, а мне мужиков спасать надо.

Вздохнула с облегчением и побежала в роту, ведь там наверняка есть раненые, недавно только бомбежка закончилась. Вдруг кто-то стал тянуть меня за край ватника. Маленький мальчик, просит идти с ним, ранило его знакомца. Бежим по груде кирпичей вместе. Он впереди, гордый, что привел помощь. А там… на земляном полу - мальчик в конвульсиях. Крупные осколки, ужасные раны. Чем я могу помочь? Тут и опытный хирург не справился бы. А мать смотрит на меня, в глазах все - надежда, просьба помочь ребенку, требование, мольба, непонимание, отрицание… Он умер на наших глазах.

Долго мне было не по себе от трагедии матери-сталинградки. Я рассказала обо всем знакомому офицеру, а он, качая головой, велел почаще говорить об этом с солдатами, чтобы они были злее к врагу, били его беспощадно».

Виктор Степанович ПЕРФИЛЬЕВ, сын полка:

«В октябре 1942 года тетка моя погибла от бомбежки, я был контужен и ранен. Стал спускать к Волге. Шел, терял сознание, шел, пока в овраге Банном меня не подобрали минометчики под командованием старшего лейтенанта Глушенко. Принесли меня в свою землянку, перевязали раны. Сначала меня просто подкармливали, а потом поставили на довольствие. Так я в 13 лет стал сыном полка. Дежурил у телефона, ходил за водой к роднику, корректировал огонь минометчиков. Ходил и в разведку, город знал хорошо, поэтому ползал под носом у фашистов, определял их огневые точки. Находясь в 278-м полку при госпитале, помогал медработникам. Они научили меня оказывать первую помощь, поэтому стал выползать на поле боя и выносить с него раненых.

Пришлось мне научиться и убивать… Однажды столкнулся с фрицем у родника. Он тоже пришел за водой, замешкался с флягами. А я нет, мигом вытащил пистолет и уложил его насмерть. Как только умудрился, это был мой первый выстрел…

За службу мне присвоили звание гвардии ефрейтора. Вместе с полком я прошел от Сталинграда до Праги, был награжден медалями «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией».

Геннадий Григорьевич ВИТКОВ:

«Мое настоящее имя звучало бы иначе – Геннадий Тимофеевич Коротов. Но все изменила война. Мне было четыре года, когда она пришла в родной город. Вместе с восьмилетним братом Толей и мамой Марфой Алексеевной мы забрались в какие-то бетонные трубы заводской башни. Слышали взрывы бомб, автоматные очереди…

Мама кормила нас горелой рожью. Доставала зернышки из мешочка, они пахли углем и плесенью. Было очень холодно, мы всегда жались ночью друг к другу. А однажды я проснулся, как от удара, и увидел, что мамины руки разжались, а голова запрокинулась. Она умерла от голода в 40 лет, спасая нас, своих детей. Так мы с братом остались вдвоем. Поползли к Волге, где на наше счастье нас нашли разведчики. Брата Толю отправили на левый берег, а я был слишком слаб. Помню, как какой-то незнакомый военный нес меня в своем овчинном полушубке, потом купал в бочке в жарко натопленной землянке, бережно оборачивал в одеяло. Это был мой будущий приемный отец, служивший в штабе 62-й армии Григорий Иванович Витков. Он и его жена Анна Дмитриевна решили меня усыновить.

Однажды в блиндаже Анна Дмитриевна плеснула бензином в печурку, хотела ее поскорее разжечь. Но огонь перекинулся, ее одежда загорелась. Я тогда очень испугался, бросился к ней, крича: «Мама!». Помог сбить огонь. Так я впервые назвал ее мамой, и до сих пор она самый дорогой для меня человек.

Вместе с приемными родителями я прошел всю войну. Где на машинах, где на повозках, двигался с тылами армии до Берлина. А потом мы уехали в Харьков, здесь я окончил школу и институт. Мне удалось отыскать брата, его тоже приютили воины. В родной Сталинград, пройдя полями сражений, вернулся и наш отец Тимофей Родионович Коротов. А вот старший брат Ваня, призванный на фронт в 18 лет, погиб, защищая Родину».

Людмила ОВЧИННИКОВА:

«Помню первое мгновение: первый день победы в Сталинграде. Я вылезла из подвала: тишина, солнце ярко светит. И сердце стучит: «Мы живы! Ох, неужели, мы живы?!». Представьте себе состояние человека, приговоренного к смерти, который вдруг обретает жизнь. Вот что я чувствовала тогда.

Деревянные дома вокруг нашего сгорели, казалось, что Мамаев курган стал ближе. Часами я бродила по улицам в поисках ящиков из-под снарядов. Из них мы сделали кровати, стол, табуретки. Топили печурку. Перед уходом из города бойцы полевой кухни оставили нам брикеты каши и полмешка муки. Но эти запасы таяли. Моя мама и младшая сестренка простудились, тяжело болели. Я, вчерашняя третьеклашка, сама высекала искру двумя камешками, ловила ее паклей и так разводила огонь в печи. Сама готовила, ходила за водой.

Как-то соседский мальчишка сказал, что в цехе завода «Лазурь» под Мамаевым курганом выдают продукты. Вооружившись примятым немецким котелком и мешком, отправилась за едой. Строгая женщина в овчинном тулупе спросила, сколько человек в моей семье. Я сказала, что трое. Хотя могла приврать, что десять – проверить это никак нельзя. Но я пионерка, нас учили быть честными. Она дала мне хлеба и американскую тушенку, насыпала муки, а в котелок - только представьте! - налила сгущенного молока. Я несла его и думала, только бы не разлить, ведь какая это ценность, как обрадуется сестренка. Сладкого мы не ели давно.

По дороге меня встретила еще одна женщина и предложила записаться в школу. Занятия здесь же, в разрушенном цехе. Осенью 1942 года я должна была пойти в четвертый класс. Но попала в него только в марте 1943 года. Такая радость была! Не представляю, чего взрослым стоило ее организовать. Тогда в Сталинграде еще ничего не было, не работала ни одна заводская труба, а ты ж погляди, рабочие умудрились сколотить нам парты, принесли разномастные стулья. Тетрадей не было, мы писали меж строк в книгах огрызками карандашей. Вместо школьных досок из прессового цеха принесли отшлифованные до блеска металлические листы. Вот только оконных стекол в классах не было, окна забивали фанерой. Но все равно, какой счастье было вернуться в привычную мирную жизнь!».

 

 

 

 

Листовка
1
4
3
5
6
7